1518
5
1 сентября ушел из жизни любимый писатель миллионов бывших советских и современных детей - Владислав Петрович Крапивин. Молодые читатели восхищались его книгами, а взрослые критики постоянно искали (и часто находили) в них скрытый смысл. Кто-то обвинял его в непринятии основ педагогики, кто-то видел в нем отчаянного моралиста. Особый стиль Крапивинской фантастики невозможно не узнать и не любить, даже самые старые его произведения и сегодня остаются актуальными и понятными детям и подросткам.
Настоящий человек-эпоха
Родился Владислав Петрович Крапивин в далеком 1938 году на Урале, в Тюмени. Он окончил свердловский университет им. Горького, факультет журналистики и стал активно печататься. Однако знаменит на родине Крапивин стал раньше, чем издал первую книгу. Он создал ребячий отряд в поселке Уктус, который уже скоро прославился под названием "Каравелла". Это было что-то наподобие Тимура и его команды, только гораздо раньше и не в книге, а в реальной жизни.
В возрасте 26 лет Владислава Крапивина приняли в Союз писателей. Уже в 1974 году ему вручили премию Ленинского комсомола – главный знак отличия в те годы. В 2013 году автору присудили премию Президента РФ в области литературы и искусства. Его вклад в развитие детской литературы трудно переоценить. Крапивин за свою жизнь написал 100 книг. Незадолго до кончины Владислав Петрович дал интервью, в котором поделился воспоминаниями о своей жизни и творчестве.
Это правда, что вы сын священника?
Когда я окончил первый курс университета, мы поехали с мамой к моей старшей сестре в Ханты-Мансийск. Родители давно были разведены, я привык к отчиму, а тут вдруг мама решила пооткровенничать. И вот, мы на палубе теплоходика старенького, и тут она говорит: "Я скажу тебе кое-что про твоего папу...".
Это прозвучало так таинственно, я подумал, что он, наверно, был врагом народа, участником Белого движения. Так я и спросил: "Он был белым офицером?" А мама замахала руками: "Нет, нет. Он был священником". Я даже как-то разочаровался, буркнул что-то вроде: "Делать ему было нечего, что ли?".
Уже позже я узнал его подробную историю. Мой отец в начале 1920-годов окончил школу в Вятке, его родители были католики, очень верующие. Его мама упросила его выучиться именно на православного священника, чтобы всегда "иметь кусок хлеба". Потом папа и мама встретились, поженились, отца отправили на службу в село Филиппово. Его очень любили прихожане, слова никто плохого не сказал. И тут вдруг его арестовали.
В те годы многие честные люди оказались под гнетом системы. Ваш отец – не исключение?
Да, его посадили в 1933 году. Каждую неделю мама ездила к нему на свидания. Вдруг он неожиданно вернулся – в 1934 году. Несмотря на угрозы, он опять стал служить в церкви. Оказалось, среди священников "затесался" провокатор. Он вывел папу из себя, а потом просто "сдал". Даже владыка не смог защитить его, да и не слишком хотел: никто не желал рисковать.
Однажды домой к папе пришел уполномоченный НКВД, из своих, местных. Он просто сказал: "Отец Петр, вы честный и добрый человек. Я в Бога не верю, но вас уважаю, поэтому прошу: собирайтесь и прямо сейчас уходите из села. Вас арестуют сегодня же ночью. Будет тюрьма". Папа уехал в Вятку, устроился в артель. Потом мама туда приехала, они стали снова вместе жить. Потом папа отказался от сана, пошел в школу учителем, а через 4 года родился я. Так что, официально я сын педагога, а не священника.
Раньше ваша "Каравелла" была известна по всему Союзу, а теперь о ней никто не пишет, да и в интернете информации не найти
Просто это никому не интересно сейчас. Как-то я просматривал Интернет перед 1 сентября, что волнует людей? Все обсуждают школьную форму и поборы, как будто у школы нет более важных проблем. Я выскажу непопулярную мысль, но я бы вернул образование начала 1960-х годов. Тогда была особая методика, программа, даже совсем другой ритм школьной жизни, атмосфера товарищества.
Что мы имеем сейчас? Программа сложнейшая, а дети – каждый сам за себя. Привыкли уже учиться под прицелами видеокамер, даже считают нормальным, когда их перед ЕГЭ обыскивают. Но это ужасно! Дети разучились общаться и дружить, учиться не любят и не умеют, хотя возможностей теперь для этого больше. Технологии доступны, но их не умеют использовать правильно, все проходит мимо, информация не усваивается.
Сейчас уже полным ходом идет создание современных пионерских организаций. Это спасет ситуацию?
Нет, потому что неправильно задана тема, идея не та. В советские годы тоже существовало (негласно, конечно) две пионерские организации. Одна была именно детская, с настоящими вожатыми, походами, отрядными делами, а другая – формальная. Это была как бы ненастоящая организация, для завучей и директоров, для галочки, с одной задачей: "учитесь и слушайтесь". Сегодня возрождают именно такую форму пионерии, организацию для педагогических тетушек.
Почему вы почти никогда не ездили за рубеж?
Я никогда не страдал страстью к далеким путешествиям. Я рано понял, что по всему миру все одно и то же. Любил всегда ездить в Севастополь, жил там одно время даже. Это был город моей мечты детства, я боготворил его с момента, как прочитал "Малахов курган" Сергея Григорьева. Для нас, послевоенных мальчишек, это было что-то вроде настольной библии.
Вы удивительно оптимистичный человек. Как вам это удается?
Да никак не удается. Я не думаю об этом, не храню оптимизм специально, как какую-то вещь. Например, мне звонят ребята из той старой "Каравеллы" и говорят: "Мы выходим!" Они всегда на позитиве, в движении: то гонки, то поход. Я к окну подхожу и вижу: летят красивые мощные парусники по синей воде. Многие я строил вместе с ребятами своими руками. И как-то само собой верится в лучшее, настроение идет вверх, улыбка, жажда жизни.
У каждого бывают моменты грусти, горечи. Что вас утешает?
Вот этот стеллаж. Это мои авторские экземпляры, тут всего около пятисот изданий. Эти книги есть, они родились и вошли в сердца и души людей. Они никуда уже не денутся, что бы не стало со мной. Я иногда перечитываю свои книги. Вот хочу еще прочитать "Трое с площади Карронад", вернуться во время, когда был написан "Самолет по имени Сережка".
Вы что-то пишете сейчас?
Понемножку пишу. Но уже точно знаю, что ничего нового не смогу сказать. Ничего странного, я в строю с пером наперевес уже шестьдесят лет. Писать хорошо уже тяжело, а посредственно не хочу. Будет неприятно видеть рецензентов с их едкой ухмылочкой: "Да, Крапивин уже не тянет". Или напишут так: "Неплохо, но возраст сказывается..." Этого я не хочу. Пусть останутся те произведения, что есть: самые честные, сильные, настоящие.
А ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ ОБ ЭТОМ?